Сунешь ветку в мартовский костер,
вспыхнет пламя влажности и шелка.
Младшая из вызревших сестер,
ломкая, как ноги жеребенка,
мартовская робкая нестрасть.
Чуть румянец, чуть длиннее фразы,
и пыльца клинической мимозы
маскирует угольную масть.
Мы теперь рисуем акварелью,
пусть течет, непроизвольность тянет
так, как тянет Пана за свирелью
до того, как тело дудкой станет.
Умиляясь, смотрим на хитин
прошлогодней осени. А это,
разноцветное, рожденное, нагретое
расправляет крылья и летит.
вспыхнет пламя влажности и шелка.
Младшая из вызревших сестер,
ломкая, как ноги жеребенка,
мартовская робкая нестрасть.
Чуть румянец, чуть длиннее фразы,
и пыльца клинической мимозы
маскирует угольную масть.
Мы теперь рисуем акварелью,
пусть течет, непроизвольность тянет
так, как тянет Пана за свирелью
до того, как тело дудкой станет.
Умиляясь, смотрим на хитин
прошлогодней осени. А это,
разноцветное, рожденное, нагретое
расправляет крылья и летит.